его на том, что он тайком сфотографировал ее, стоящую на берегу Западного озера.
На Пэйю Синмай произвел меньшее впечатление: на ее вкус, кузен был слишком маленького роста и слишком длинного лица. Однако ее сестры и тетки находили его очаровательным, и он энергично ухаживал за своей кузиной, даже сказал Пэйю, что изменил свое молочное имя Юин-лун на Синмай в знак уважения к ней.*
Они были помолвлены, чтобы пожениться, когда были еще подростками. Однако сначала Синмаю нужно было завершить образование. Он обещал отцу, что поедет в Кембридж изучать политэкономию. Перед отъездом Пэйюй связала ему белый свитер, а Синмай написал ей стихотворение, которое было напечатано в местной газете. Пожелтевшую вырезку она носила с собой до самой смерти.
Синмай отплыл из Шанхая на немецком грузовом судне в 1925 году. Остановившись в Италии с американским другом семьи, он купил ярко-зеленый жилет, расшитый цветами, и черную шляпу-котелок, а на улице за ним следили люди, принимая его за циркача. Именно в археологическом музее Неаполя он был потрясен помпейским портретом Сапфо.
По прибытии в Кембридж он спросил преподобного Артура Кристофера Моула, профессора, у которого он остановился, о личности этой прекрасной женщины.
Эксцентричный синолог был сыном священника, служившего в китайском городе Ханчжоу, и его сразу же можно было узнать на мощеных дорожках Кембриджа по шелковистой копне белых волос. Преподобный Моул познакомил Синмая с профессором греческой литературы в Университете Иисуса.
Колледж, который посоветовал ему почитать ведущего современного интерпретатора Сапфо. Синмей был в восторге от стихов Алджернона Суинберна, чей ответ на европейский декаданс часто принимал форму сапфических стихов, призывающих к садомазохизму и каннибализму. Воодушевленный Моулом, Синмей бросил политэкономию в Эммануэль-колледже и погрузился в литературу.
Хотя время, проведенное в Европе, стало для Синмея интеллектуальным пробуждением, повседневная жизнь в его мансардной комнате в Кембридже показалась ему скучной. Жена Моула была суровой и дисциплинированной, и даже сентиментальные отношения с льняной дочерью фермера по имени Люси, вдохновленные чтением "Тэсс из рода д'Эрбервиллей", казались скучными по сравнению с дикими ночами, которые он знал в Шанхае. В поисках настоящего удовольствия он пересек Ла-Манш, где провел два лета, обучаясь в Школе изящных искусств.
"Два его лучших друга познакомили его с Латинским кварталом, - напишет Микки Хан о персонаже Синмая в "Ступенях солнца", - и он был очарован им. Они жили в маленьком дешевом отеле на Левом берегу и притворялись бедными студентами. Они носили сутулые шляпы и старую одежду и лишь изредка наряжались и выходили в американскую часть города".
На зернистой фотографии, сделанной летом 1925 года, Синмэй запечатлен в строгом костюме, белых брюках и широкополой шляпе с четырьмя другими китайцами - членами "Общества небесных гончих". Одним из них был Сюй Бэйхун, художник, чье сочетание западной перспективы и четко очерченных форм, примененных к традиционным темам, сделало его одним из мастеров современного китайского искусства. Они стали "заклятыми братьями", дав официальную клятву всегда относиться друг к другу как к близким родственникам. В Париже он также встретился лицом к лицу со своим двойником - студентом-литератором, за которого его часто принимали в Кембридже. Сюй Чжимо стал его большим другом, а также одним из самых влиятельных китайских поэтов-модернистов.
"Я потратил все свои деньги в Париже", - сказал однажды Синмай Микки, глядя на него отрешенным взглядом. "Я так нравился женщинам".
После возвращения из Парижа в Кембридж пришла каблограмма из Шанхая. Два арендованных дома семьи сгорели, и его отец, еще больше погрязший в опиумной зависимости, больше не управлял делами семьи. Не дождавшись диплома, Синмай отплыл на родину. Там он узнал, что смерть бездетного дяди сделала его мультимиллионером в возрасте девятнадцати лет.
Пэйюй ждала его. Их свадьба состоялась в отеле Majestic, в том же самом бальном зале, где одиннадцать месяцев спустя генералиссимус Чан Кайши скрепит свой союз с Сун Мэй-лин. Это был 1927 год, поворотный год, когда националистическое правительство, одержав победу над военачальниками и проведя кровавую чистку коммунистов в Шанхае, установило свою власть в Нанкине.
"Я только что вышла замуж, - пишет Синмай в своих коротких мемуарах,
когда пришла телеграмма от моего бывшего школьного товарища с предложением стать его секретарем, поскольку сам он накануне был назначен мэром Новой столицы. Поскольку быть строителем новой страны - амбиции каждого молодого человека, я сразу же принял эту возможность.
Синмаю было поручено объехать Нанкин на лошади, давая указания рабочим срывать дома бедняков, чтобы построить широкие бульвары. "Мы думали, что это великолепно - снести весь старый Китай". Шесть месяцев спустя другая телеграмма, извещавшая о смерти бабушки, вызвала его обратно в Шанхай. Хотя он продолжал поддерживать связь со своими друзьями-националистами, его короткая карьера в государственном строительстве в Нанкине ознаменовала конец его жизни в политике.
Его путешествие из Кембриджа домой проходило через Сингапур, где он взял экземпляр литературного журнала "Сфинкс", издававшегося в Шанхае. Воодушевленный тем, что нашел других китайских поэтов, пишущих в современном стиле, который он открыл для себя в Европе, он решил начать жизнь поэта-джентльмена. На унаследованные деньги он открыл Maison d'Or, небольшой книжный магазин и издательство в центре Шанхая, и начал публиковать ежемесячный обзор с желтой обложкой (аллюзия на Yellow Book, английский ежеквартальник конца века, публиковавший работы Уильяма Батлера Йитса, Арнольда Беннета и художника Обри Бердслея). Самостоятельная публикация Синмая "Цветочное зло", название которой отсылает к произведению Шарля Бодлера "Злые цветы" (Les Fleurs du mal), ознаменовала его литературный дебют в 1926 году.
Характерно стихотворение "К Сафо", в котором рифмованная структура классических китайских четырехстрочных стихов сочетается с сексуальными образами:
Из цветника, среди ароматов, ты просыпаешься, Девственное обнаженное тело, яркая луна - Я снова вижу твою огненно-красную плоть и кожу,
Как роза, раскрывается ради моего сердца.
Другое стихотворение, "Пион", связывает стандартный китайский троп цветка с пунцовыми образами, наводящими на мысли о борделях и опиумных притонах:
Пион тоже умирает
Но ее девственная краснота, дрожащая, как у блудницы.
Этого достаточно, чтобы мы с тобой сходили с ума днем и видели дикие сны ночью.
Читатели в Шанхае никогда не сталкивались с таким сладострастным богохульством - по крайней мере, на китайском языке. Воздействие стихов Синмая зависело от его умения играть с ассонансами и сибилянтом в оригинальном шанхайском языке. Как и в случае с сильно фонетическим стихом французского поэта Артюра Рембо, при переводе на английский язык многое из его сути было утрачено.
"У Китая появился новый поэт, свой собственный Верлен", - рапсодировал его друг Сюй Чжимо, который, вернувшись из Кембриджа, сам
